Похождения Христиана Христиановича Виольдамура и е - Страница 20

– – Не прикажете ли чего, батюшка? Я ходила вот, признаться, на Конную, так зашла к вам понаведаться…

– – Помилуйте, хозяйка, ведь у вас житья нет; вы постояльцам покою не даете: как же можно этак в двери ломаться! Это уж ни на что не похоже: воля ваша!

– – Батюшка, честь ваша перед вами, это что и говорить, а только что извините безобидному слову: всяк в своем добре волен; я и сама не хотела было беспокоиться, батюшка, да вы насмерть меня напугали, а то я бы и не изволила вас потревожить.

– – Чем я вас напугал?

– – Да богу известно, как это сталось, батюшка, что там у вас было такое, а громко больно, говорят, про меж собою забавляться изволили, инно народ под окнами сбежался, а у меня ноги-то и подкосись; ведь опричь домишка покойник ничего мне не оставил, почитай; ну, сохрани бог, беда какая…

– – Отвяжитесь вы от меня, пожалуйста, хозяйка; и я в своем добре волен: и в голосе своем, и в скрыпке, и словом во всем, и в квартире своей, потому что я плачу за нее деньги по уговору и за месяц уплатил вперед.

– – Для безопасности только, батюшка, для безопасности; ведь всякие на свете люди есть, а в хозяйском добре без хозяйского глазу проку не живет; сами изволите знать. Ведь не одни вы на свете постояльцы есть и сказывали, что одни жить будете, спокойно, а вот с собакою вдвоем перебраться изволили, да и голосок-от больно беспокойный, сказывают, да вот и собаку свою как громко обучать изволите, и скрыпок-то много больно навезли с собою: и что вам в них, батюшка, только что одно беспокойство; и стену всю гвоздями исколотили, так я и зашла только понаведаться, из чести, не потребуется ли чего-нибудь?

– – Ничего мне больше не требуется, как чтобы вы с богом убирались отсюда и оставили меня в покое, только.

– – Не извольте бесчестно беседовать, батюшка, не за что; муж мой, конечно, простой человек был, покойник, да ведь перед богом все мы дворяне, батюшка, али, бишь, все мы люди простые; только что вот, изволите видеть, у меня был здесь в третьем году постоялец, тоже человек холостой, а в те поры и дочка была у меня: пристроила ее, благодаря бога, и хорошохонько-таки замуж отдала – а пол-от у нас без накату постлан был, уж после того, для осторожности, польский потолок подшила: пол одинакий, изволите видеть, да из барочного лесу; известное дело, покойник хлебом торговал, ну и барки свои приходили: так он, постоялец-от, всё в щелочки полу и посматривал, что у нас деется.

Может быть, иному покажется, что хозяйка приплела анекдот о дочери своей ни к селу ни к городу; но, право, это случилось очень кстати и послужило самым лучшим громовым отводом для загоравшегося гневу Христиана Христиановича. Отношения между хозяйкой и постояльцем, как вы изволите видеть, начинали путаться; придирчивая хозяйка сама не знала, чего она хотела, а у постояльца терпение истощилось окончательно. Последняя выходка ее, однако же, рассмешила Христиньку, а затем придала и ей самой более веселое расположение, и посещение это кончилось миролюбиво.

Но когда виртуоз наш остался опять один и взглянул, вслед за раскланявшеюся хозяйкой, на эту свободную для всякого посетителя дверь, на лежащее середи комнаты полено, то сердце в нем опять закипело и он начал придумывать, как бы оградить владения свои от подобных нашествий. Гвоздь в дверях, с готовой на нем завязкой, едва не соблазнил его вколотить другой гвоздь в косяк – и замок был бы готов; но Христинька предчувствовал, что вслед за первым ударом молотка рассудительная хозяйка явится в дверях; да притом и гвоздь с завязкой против мясистых плеч ее не устоит: это Христиан испытал уже на деле. Решившись наконец приделать на другой же день на свой счет замок к дверям, Христиан успокоился, поставил среди комнаты налойчик, раскрыл на нем одну из фуг Себастиана Баха и принялся разыгрывать ее на контрабасе. Как будто нехотя великан начал издавать сонные, низкие звуки свои, ворчал и ревел медвежьим голосом, но, повинусь Себастиану Баху и Христиану Виольдамуру, испускал поневоле звуки эти в разумной последовательности, заставляя связывать их умом и чувством и увлекаться бессознательно смыслом, который выражался этим сочетанием звуков. Вот почему контрабасист наш, воспламеняясь все более и более, возвышался постепенно мыслию и чувством над плотским и житейским и, дав полную волю страстям и воображению, предавшись вполне впечатлению творческой фуги, забылся, оглушил сам себя всепотрясающими, величественными звуками контрабаса и царствовал в ту минуту один в подсолнечной, не признавая живого, мыслящего и чувствующего существа, кроме себя самого и Себастиана Баха. Вот он, герой наш, воспламененный самобытностью бессмертного творения; вот как он царствует смычком своим середи окружающих его обаятельных могучих звуков! Он в таком же исступлении, как сибирский шаман, оглушивший себя криком и стуком в бубны; он неистово пожирает огромными глазами заветные полновесные точки на бумаге: туда устремлены все чувства и вся душа его - весь человек, как выражаются нынешние русские писатели наши,- а что делают в это время руки – того Христиан Христианович не знает: они, так сказать, отрешены от духа и действуют как мертвое маховое колесо, по данному им однажды направлению. Они перепилили уже струну, которая с треском лопнула и взвилась змейкой кверху и книзу, между тем как сам художник продолжает пилить по двум остальным струнам, воображая, вероятно, будто все еще внемлет тем звукам, которые видит перед собою на бумаге. Такое торжество духа над плотью, как справедливо уверяют мудрецы наши, не может быть продолжительно; неразрывная связь земли с землею ненарушима, вериги плоти неумолимы, и после восхитительного сна следует горькое пробуждение и головная боль, как с похмелья. Чем выше залетишь, тем ниже придется упасть. Аршет, как представитель животной жизни, первый опомнился, вышел из терпения и докладывает барину, что пора ему перестать бесноваться; Аршету надоел этот дикий, исступленный вид барина, к которому верный слуга не привык, а глухой рев контрабаса его смущает. За Аршетом вскоре последовал другой представитель животной жизни: верблюд наш, или пшенная толчея, хозяйка. Долго она сидела внизу, разводя и складывая поочередно руки и обращая оловянные глаза в потолок; вся избушка, выстроенная из барочного лесу, дрожала от страшной музыки неугомонного постояльца; посоветовавшись с дворником и со стряпухой,- какая бы это была такая флейта или скрыпка, что медведем ревет и от нее весь дом дрожит? – хозяйка поднялась наконец с места и отправилась на вышку узнать, не потребуется ли чего-нибудь постояльцу.